Темнота витала клубами в душном воздухе, закрадывалась в каждую щель и в каждый угол маленькой комнаты. Только мириады свечей были спасительными звездами в этой беспроглядной мгле. При теплом свете эта комната расцветала многими красками: дышали багровым бархатом шторы, закрывавшие окна, мерцала зеленоватыми бликами почти опустевшая бутылка вина, а рядом с ней – розоватый виноград, который был стащен с кухни. Однако самым главным была палитра, что горела опалом возле мольберта.
Все имело свой цвет кроме белоснежного холста, который казался таким странным и аляповатым в этом буйстве оттенков, таким бесцветным и скучным. Ничто из его окружения не влияло на него – не было рефлексов от янтарных огоньков свечей, от рубинового бархата штор, от вазы с фруктами на столе – он так и стоял нетронутым и бледным.
Вот мимо него проскользнула тень. Анатолий, молодой юноша, ходил взад и вперед, то и дело бросая жадный горящий взгляд на единственное бледное пятно в это комнате. «А может нарисовать…Нет, натюрморт у меня уже есть. Хотя…» – подумал он вслух. Уже через некоторое время по краскам поскакала кисть, а на белом холсте побежали разноцветные линии. Позже Анатолий отошел и взглянул на грубый набросок винограда.
– И все же, это не то, – вздохнул он.
Он раздвинул шторы и вышел на маленький балкон, окутанный темной лозой. Луна вышла из облаков, озаряя всё серебристым тусклым светом. Свежий воздух обжигал лёгкие. В сизом тумане скользило полотно домов. Лишь на пальцах одной руки можно было посчитать мелкие огоньки в окнах.
– Эх, – вздохнул парень. – Сейчас бы домой. Мама, наверное, пирог испекла.
Анатолий часто вспоминал о своем доме, когда переехал в город. Он очень хотел вернуться в лавандовые поля, укутанные холодной росой, помогать отцу пасти овец. Однако все уже давно было решено за него, и вот уже больше года живет у тети Катерины, жены известного банкира в городе, снимая у них комнату. Он поступил в церковную школу, думал, что, возможно, на этом все и кончится, но…
– Кристина! – зашипело снизу, что вырвало художника из омута воспоминаний.
Вдруг зашуршали шторы балкона напротив. Распахнулась дверь, и юноша замер. С балкона девушка в голубой ночной сорочке смотрела вниз. Её курчавые волосы прикрывали фарфоровые плечи. Тонкие нежные руки легли на тёмные перила.
– Петро, что ты тут делаешь? – зашептала она, улыбаясь.
Но к тому моменту Анатолия уже не заботил какой-то там Петро. Перед ним, прямо напротив стояла та, что врезалась в подкорку его мозга. Сердце кольнуло, и вмиг все ослабело. Он боялся даже дышать, лишь бы не спугнуть ее образ. Он медленно скрылся в тени своей мастерской, а его зеленые глаза все смотрели на нее. Нужно было запомнить каждую деталь…
И вот художник вновь взялся за кисти, а краска легла прошлую картину. Он все боялся, что этот образ уйдет из памяти, и он останется один. Кисть ловко перепрыгивала с одного края холста на другой, оставляя свои следы. Руки дрожали, но делали свою работу. С каждым мазком он все становился смелее, и вскоре он и вовсе уверенно добавлял все новые оттенки.
Всю ночь и утро он не отходил от мольберта. Художник не слышал крика кота тети, большого и белого персидского кота. Только когда кот стал тереться о его ноги он обратил на него внимание. И так вскоре засверкал на полотне белый перламутровый цвет. Анатолий не заметил и криков тети о том, что пришло время платить за то, что он жил в ее доме, ни звука ее тяжелых шагов. Даже когда она открыла дверь, юноша продолжал смотреть на портрет, пока его кисть жила словно сама по себе. Единственное, что он заприметил, так это изумрудное платье, шуршавшее, когда Катерина ушла.
Прошло уже несколько дней, и в мастерской наконец послышалось: «Готово». Анатолий встал и, закрыв глаза, отошел немного от холста. Повернувшись, он не смог не сдержать вздоха.
С полотна на него смотрела юная Дама, сидевшая на качелях. Ее сапфировые глаза сверкали изнутри своим причудливым особым светом. На изумрудной юбке лежал довольно белый кот с горящими цитриновыми глазами. Казалось, что все в этой картине вот-вот оживет, задышит, двинется.
Анатолий был доволен своей работой. Казалось, что мистический лилово-голубой свет затмил янтарные отблески свечей, багровые бархатные занавеси. Художник сел на диван, так и продолжая смотреть на свое творение. Теперь холст, выделявшийся своей простой скучной белизной, переливался аметистовыми и аквамариновыми красками. Однако веки Анатолия тяжелели и тяжелели, пока разум медленно засыпал…
Художник спал, однако сны, которые всегда приходили к нему яркие, были теперь более блеклыми, пока даже не перешли в серость. Словно все эти краски что-то высосало…
– Кто-то тут есть? – тихо раздалось откуда-то.
– Почему тут темно? – снова раздался тот голос. Каждый вопрос, задаваемый неизвестно откуда, все толкал ближе Анатолия к обрыву царства Морфея. И вот, он проснулся.
В мастерской царил полнейший мрак – свечи уже давно не горели. Душный теплый воздух не давал даже вздохнуть спокойно.
– Кто тут? – неожиданно прошептал голос в темноте. Тот же самый голос, что был во сне. Мягкий, тихий, как шелест листвы.
Анатолий пытался рассмотреть его источник в темноте, но ничего не вышло. «Может это глюки?» – думал он, направляясь к шторам.
Секунда, и серый цвет пасмурного неба осветил все в мастерской.
– Ох, так гораздо лучше! – вздохнул женский шепот позади. Юноша повернулся к голосу, что был прямо позади него. Он исходил от холста…
Медленными шагами он подходил к портрету, надеясь, что он не повернулся умом. Все на портрете было так же: хрупкий стан Дамы, украшенной в дорогой шелк, белый кот с надменным взглядом, присущим всем кошачьим, лавандовые поля позади. Однако все равно что-то было не так.
Неожиданно синие глаза девушки с картины моргнули и глянули на Анатолия. Художник отпрыгнул к дивану.
– Что за чертовщина? – вскрикнул он, наблюдая, как кошачий хвост дернулся, распушился.
– Почему сразу чертовщина? Я уродина? – она обиженно фыркнула, а брови вздернулись домиком.
– Нет, конечно нет! – Анатолий не понял, что происходило вокруг. Он сейчас болтал с портретом! – Это же бред! Бред!
Художник подбежал к выходу на балкон и открыл его. Свежий воздух ворвался в комнату. Юноша глубоко вдохнул, думая, что утренняя свежесть отрезвит его голову. Головная боль, что мучила его с самого пробуждения, уже начала таять. «Вот и все. Я просто себе напридумал…»
– С тобой все хорошо? – спросил голос.
– Да, тетя… – он развернулся, но Катерины нигде не было. Портрет на него смотрела, моргая синющими глазами. – Это была ты?
– Да, тут только мы в комнате.
Анатолий хотел уже закричать. Он точно сошел с ума. Сейчас перед ним портрет, который болтает, а он даже отвечает ему! Художник медленно подошел к Даме с котом, сел перед ней на колени и внимательно всмотрелся в него.
Раздался стук в дверь, а затем в комнату вошла Катерина.
– Все хорошо? – спросила она, сразу увидев своего племянника, что склонился перед холстом. – Я не мешаю?
– Нет, конечно, – Анатолий тут же подпрыгнул и подвел тетю к портрету. – Ты что-нибудь видишь?
Катерина долго стояла перед портретом, рассматривая его.
– На нем лаванда и Маркиз.
– Да дело не в цветах и кошке! Ты что-то видишь еще? – на что женщина лишь покачала головой.
Анатолий вздохнул, и тетя ушла, которая забыла позвать его на завтрак. Художник, закрыв за собой дверь, сразу подошел к мольберту.
– Ты же бред, да? – зашипел он.
– Нет, нисколечко. Но вот ты грубиян, это точно! – насупилась девушка, а кот недовольно заворчал.
– Ладно-ладно, прости. Я не хотел, правда, – Анатолий присел рядом, прижав к себе колени. – Я не могу понять: почему ты… Ну… Разговариваешь?
– А разве это плохо? – в ответ юноша только пожал плечами, а Дама рассмеялась.
Так и началось это странное знакомство, о котором никто даже не подозревал. Каждый день Анатолий разговаривал с Дамой, и каждый раз он удивлялся созданному им миру. Лаванда буквально шелестела под ласками несуществующего ветра. Кот гулял между лиловым морем лавандового поля, а затем снова возвращался к своей хозяйке. Он мурчал, вылизывался, просил погладить спинку и за ушами, как самый настоящий Маркиз. Только этот кот был создан не из плоти и крови, а из белой перламутровой и ярко-желтой краски. Дама частенько качалась на качелях, прерывая свое ежедневное занятие тем, что прогуливалась по полю, либо пытаясь залезть на дерево, к которому были привязаны качели.
С каждым днем Анатолий все сильнее привязывался к этому портрету, к этому образу, ощущая, что в нем было что-то свое. Он был готов болтать с Дамой до рассвета, слушать ее выдуманные истории или рассказы о том, как кот пытался есть лаванду.
Да и сам дом увидел в Анатолии перемены. Теперь вместо худого юноши, приехавшего из деревни и скучавшего, в мастерской жил бледный парень, который изредка выходил из комнаты, словно внутренний огонь внутри Анатолия начал гаснуть. Однако тетя была уверена лишь в одном: это было как-то связано с тем чертовым портретом…
Дождливые серые тучи сгустились над городом. Анатолий в то утро нездоровилось. Его бил озноб, а на впалых щеках появился румянец. Тетя почти не отходила от него с кружкой чая. Параллельно он слушал очередную сказку от Дамы, пока кот крутился в ее руках. Художник все это видел, порой усмехался и на вопросы тети отвечал, что он просто шутку вспомнил. Юноша уже давно понял, что все остальные в доме не замечали жизни на портрете, не видели того, что видел он. Они не видели извечный розоватый рассвет, ветра, играющего с лавандой, не слышали урчания кота и смеха девушки. И юноше было обидно, что только он видел это…
– Хочу ли увидеть родителей? Конечно! – улыбнулся на предложение тети Анатолий, когда стал лучше себя чувствовать. Он истосковался по родным местам, запаху свежеиспеченного хлеба и сена, что нельзя было не согласиться. Весь день он собирался. Он знал, что это будет ненадолго, – может на неделю или на две – но он собирался выжать все из каждой минуты, проведенной там. Он даже забыл о простуде, сковывавшей его грудь.
Анатолий быстро уехал, и Дама осталась одна. Она ждала его целый день, но позже она поняла, что он уехал надолго. Она маялась от тоски, и даже кот не мог ее развеселить. Однако комнату в мастерскую тихо открылась. Это была Катерина. Она шла прямо к портрету. Взяв его в руки, она ушла вместе с ним. Она не слышали мольбы, криков и плача Дамы. Девушка хотела, чтобы ее оставили в покое, хотела дождаться своего создателя. Но ее уже передали пожилому мужчине с усами, как у моржа.
Так и началось странное путешествие «Дамы с кошкой», как ее назвал тот мужчины с густыми усами. Она видела вечно волнующееся полотно моря, трюмы кораблей с другими картинами. Дама чуть ли не ежедневно видела по сотне людей, столпившихся возле нее, рассматривавших, а затем подходивших к другим картинам. Ей было грустно, а одиночество разрывало ее каждую минуту. Раньше все было хорошо! Она была рядом со своим творцом, со своим художником, который болтал с ней, понимал ее, а что сейчас? Сейчас она висит в тяжелой золоченной раме, который буквально душит ее, без общения, в холодном музее, который живет только днем. Но что ее больше всего раздражало, так это подпись «Дама с котом. Неизвестный». Однако никто не видел, ни посетители, ни экскурсоводы, всей грусти мира на холсте. Как Даме казалось, даже ветер утих, а кот и вовсе все время спал на ее коленях. Только от него она чувствовало теплоту прошедших дней, когда гладила его шерсть, написанную тонкими кисточками и белыми масляными красками.
Так прошло много лет, и каждый день для Дамы стал как один: бесконечные толпы осточертевших людей. Она даже не пыталась найти художника, который, как она думала, заберет ее отсюда, из этого ада. Нет, она уже давно потеряла надежду.
Однако днем она однажды увидела какого-то старика. Он стоял напротив нее, уперевшись своим полноватым телом на трость. Густые белые усы, похожие на щетку, прикрывали губы, а морщины испещрили смуглое лицо. Дама и так бы продолжала смотреть на остальных, но все же что-то знакомое в том дедушке было. Глаза. Уж эти глаза она везде узнает.
– Анатолий! – радостно воскликнула она. Если бы она не была портретом, то она бы уже давно бросилась ему в объятия и не отпускала его.
Анатолий сам легонько кивнул ей в ответ. Он сел напротив нее, ожидая, когда людей станет поменьше. Уже вечером старик подошел к ней.
Он ей все рассказал. О том, что он долго искал ее, умолял тетю рассказать, где была Дама. Всю свою жизнь он упорно искал ее. Так, он оставил кисти и палитру, вскоре открыв пекарню. Женился, завел детей. Все было даже очень прекрасно и, к своему стыду, немного стал забывать о портрете, как о горечи молодости. Иногда он рассказывал о ней своим детям и жене, но они воспринимали это как сказку, ничего больше. Однако несколько лет назад, после кончины жены, он узнал, где был портрет. Каждый день он откладывал по монете, чтобы заработать на поездку, и вскоре он смог переплыть море, чтобы зайти сюда, в музей с белыми колоннами.
Они долго болтали, как сорок лет назад, забыв о времени.
– Можешь забрать меня с собой? – спросила Дама, когда музей закрывался.
– Хотелось бы, но, увы. Да и я уверен, что твое место здесь, – Анатолий грустно улыбнулся. – Просто не дай им забыть про тебя.
– Но ты же придешь? – вдруг насторожилась девушка.
– Ты сомневаешься?
– Невежливо вопросом на вопрос отвечать, – показала Дама язык, а старик только рассмеялся, направляясь к выходу из музея.
Только позже, спустя несколько дней, Дама почувствовала, как нечто внутри нее оборвалось, словно струна лопнула. В груди похолодело, а кот жалобно завыл на юбке ее платья. Девушка точно не знала, что происходило, но все же что-то подсказывало ей, что именно произошло… Даже некоторые посетители заметили, что портрет перестал улыбаться, но вскоре от этой новости не осталось и следа. Некоторые видели, как вдруг Дама снова улыбнулась, не слыша ее голоса: «Анатолий, я им не дам забыть о тебе…»
